Звезда для Наполеона - Страница 142

К оглавлению

142

Вместо ответа она подставила ему губы и, впервые осмелившись перейти на «ты», прошептала:

– Я люблю тебя!

– У тебя будет время повторить это, – заметил он между двумя поцелуями.

Поздно ночью треск обрушившегося в камине полена пробудил дремавшую Марианну. Приподнявшись на подушках, она отбросила назад мешавшую ей тяжелую массу волос и оперлась на локоть, чтобы посмотреть на спящего возлюбленного. Сон сразил его мгновенно, сразу после любви, и сейчас он раскинулся в постели в наготе греческого воина на поле битвы. В первый раз Марианну поразило совершенство его тела.

Вытянувшись так, он казался более высокого роста, чем был в действительности. Под матовой, цвета слоновой кости кожей, придававшей ему вид старинной мраморной статуи, рельефно выступали крепкие мускулы. У Наполеона были широкие плечи, почти безволосая грудь, очень высокая, руки и ноги соответствовали самым строгим канонам, а кисти, которым он уделял больше всего внимания, не могли не вызвать восхищения. Марианна осторожно нагнулась к его плечу, чтобы вдохнуть легкий аромат одеколона и испанского жасмина, и нежно потерлась о него щекой, стараясь не нарушить сон.

Большое венецианское зеркало над камином вернуло ей изображение. Она увидела себя, розоватую в мягком свете свечей, полуприкрытую блестящими локонами волос, и нашла прекрасной. Это наполнило ее ощущением счастья, словно она стала такой этой ночью. Счастье казалось ей бездонным, как небо, она никогда не испытывала такого, и оно вселило в нее одновременно и радость, и смирение. В тишине этой комнаты, еще трепетной от их ласк, Марианна явила любимому человеку покорность более безоговорочную и более полную, чем он недавно требовал, покорность, в которой она отказала ему накануне.

– Я отдам тебе в любви все, что ты пожелаешь, – прошептала она едва слышно, – я буду любить тебя до последнего удара моего сердца, до последней капли крови, но я всегда буду говорить тебе правду! Ты можешь все требовать от меня, любовь моя, вплоть до страданий и самопожертвования, все… кроме лжи и подлости.

Огонь в камине угасал. В комнате становилось все прохладнее. Марианна поднялась, открыла ограждавшие кровать белые с золотом перила, босиком подбежала к камину и, помешав уголья, подбросила несколько поленьев. Затем стала ждать, когда пламя разгорится.

В зеркале отразился ее обнаженный торс, и она улыбнулась, подумав, что бы она сделала, если один из четырех спавших согласно этикету в прихожей человек посмел открыть дверь. В соседней комнатушке дремал верный Констан, всегда готовый ответить на зов, а величественный Рустан преграждал вход своим могучим телом.

Слегка нагнувшись, Марианна внимательно рассматривала новую женщину, в которую она превратилась. Быть возлюбленной Императора – это что-то значило! Служители, офицеры, так же как и главный церемониймейстер, будут относиться к ней с величайшей почтительностью во время ее краткого пребывания здесь. Пребывания, которое, может быть, будет единственным, так как новая императрица…

Но она отгоняла скорбные мысли. Она достаточно пострадала ради этой ночи! И затем, на протяжении восьми дней он будет принадлежать ей одной. В каком-то роде… это она станет императрицей! И она намеревалась извлечь из этих блаженных восьми дней все возможное счастье до самой последней малости. Она уже сейчас не хотела терять ни секунды.

Вернувшись легкой походкой к кровати, она осторожно натянула покрывала, укрывая спящего властелина, затем с бесконечными предосторожностями скользнула к нему и прижалась всем телом, чтобы унять его теплом лихорадочную дрожь. Во сне он повернулся к ней и обнял одной рукой, бормоча непонятные слова. Со счастливым вздохом она умостилась у его груди и мгновенно уснула, удовлетворенная соглашением, заключенным с самой собой и со спящим владыкой Европы.

Глава V
Такое короткое счастье

Большой Трианон, отделанный розовым мрамором и хрусталем, переливающийся всеми цветами радуги, как гигантский мыльный пузырь, спрятавшийся среди вековых деревьев; нереальный и великолепный, словно сказочный корабль, пришвартовавшийся на краю неба, укутался в последние ночные часы мягким снежным покрывалом. Для Марианны он был воплощением, больше, чем строгая роскошь Тюильри или очарование чуть легкомысленного Бютара, идеальной обители, прежде чем стать в дальнейшем символом утраченного рая.

Однако ей скоро пришлось узнать, каким странным образом Наполеон понимал то, что он назвал каникулами, ибо когда лучи холодного зимнего солнца озарили окна императорской спальни, выходившей на восток, как и другие помещения, занимаемые Императором во дворце, она заметила, что осталась одна в большой кровати, а Наполеона нигде не видно. В камине весело потрескивали дрова, кружева утреннего капота вспенились на спинке кресла, но никого не было.

Опасаясь появления Констана или другого слуги, Марианна поспешила снова надеть ночную рубашку, принадлежавшую сестре Императора, Полине Боргезе, которая часто жила в Малом Трианоне, совсем рядом, рубашку, впрочем, почти не потребовавшуюся накануне. Затем она набросила на себя капот, сунула ноги в розовые бархатные шлепанцы и, отбросив на спину тяжелую массу темных волос, с детской радостью подбежала к окну. В ее честь парк оделся в белоснежное великолепие, замкнувшее дворец в ларце безмолвия. Словно само небо захотело отделить Трианон от остального мира и задержать в золоченых решетках парка гигантскую машину Императора.

«Мне одной! – подумала она радостно. – Он будет принадлежать мне одной все восемь дней!»

142